Пострадавшим и профессионалам: Как вести себя на месте теракта

– Что происходит с человеком в момент теракта, если он остается жив? Как можно ему помочь?

– Что возникает? Паника – это раз. Физические травмы – это два. Раненым немедленно нужно оказывать первую медицинскую помощь и не задавать идиотских вопросов про то, как они себя чувствуют и хотят ли поговорить об этом, и не призывать их успокоиться. Ранеными должны заняться те, кто способен оказать медицинскую помощь, остальные, сохранившие вменяемость, в первую очередь психологи, если они успели добежать, должны отвести тех, кто может ходить, в сторону от места трагедии и направить к выходу, если это возможно. То есть все, кто может идти, живо идут в сторону, прямо противоположную кровавой каше. Нечего там смотреть. Тем более, в сторону прямо противоположной кровавой каше идут те, кто не чувствует в себе сил и умения оказать первую помощь. Не надо бросаться туда, чтобы просто посмотреть.

Есть два типа здоровой реакции людей, которых не ранило в это время. Один тип, абсолютно здоровый, уносит ноги, не мешая людям работать. И я не осуждаю этих людей. Если знаешь, что ты не можешь оказать помощь, сделай самое главное – унеси себя. И есть люди, которые чувствуют в себе силы и умение оказать помощь, пусть они ее и оказывают.

Если все организованно разделятся на два потока, одни пойдут спасать себя, прихватив еще кого-нибудь по дороге, а другие пойдут оказывать грамотную помощь, то место расчистится от толпы, и некому будет устраивать панику. Это будет очень хорошо.

А что делает психолог в зоне чрезвычайной ситуации? Он успокаивает и быстрыми, короткими приемами вводит в состояние вменяемости тех, кто может ходить, и передает их тем людям, которые дальше знают, что с ними делать. Например, дальше пострадавших следует срочно эвакуировать на автобусах или дать им попить, завернуть их в одеяло, завести под тент (ну мало ли где это произошло), вывести из под обломков, которые могут рухнуть, и так далее…

— А что представляют собой эти быстрые и короткие психологические приемы, которые помогают человека сделать вменяемым? Есть ли среди них какие-то специальные фразы, которые может проговорить себе сам пострадавший, чтобы придти в себя и отправиться искать помощь?

— Лучше всего найти в себе силы в этот момент сказать себе только одно: я выжил. Я живой. Это была не моя бомба. Я живой. И дальше либо я, живой, не буду мешать работать другим, и тогда я пошел. Либо я, живой, умею помогать, и тогда я пойду на помощь. Вы знаете, в московском метро очень многие бросились оказывать помощь, и при этом оказывали ее очень грамотно.

— Я вот уже заметила, что есть люди, которые в период события впадают в панику, у кого-то происходит просто замирание, а у кого-то все четко, они прекрасно понимают: надо сделать так, так и так.

— Ну, если у кого есть четкость, хотя при этом он не профессионал, но он очень хорошо включился в оказание помощи – то зря он не стал профессионалами. Ну, может быть, зато он успешный бизнесмен, этот «лидер катастроф». Это такой особый химизм, когда человек прекрасно работает на выбросе адреналина. Тогда в нем включаются скрытые механизмы, и он вот на этой холодной ярости боя летит.

Давно-давно были два прелестных сборника. Мне купил их отец: «Физики шутят» и «Физики продолжают шутить». Безумно смешно ! И там была прекрасная карикатура среди прочего. Значит: взрыв в лаборатории. Из лаборатории двумя шеренгами очень организованно выбегают люди. И стоит в центре некто вроде тебя и командует. А у входа в лабораторию двое стоят и обсуждают случившееся: «Да, конечно, ученый-экспериментатор он никакой, но организатор блестящий ! »

Искатели стресса должны обязательно находить в профессиональной деятельности удовлетворение этих своих особенностей. Это не болезнь. Это древний склад нервной системы. Это потомки тех, кто выводил племя на новую высоту даже ценой собственной жизни. Это потомки разведчиков племени.

— Что еще могут сделать психологи на месте катастрофы?

— Второе, что может и должен делать психолог – это грамотно сманипулировать толпой таким образом, чтоб она не стала деструктивной. Гасить очаги паники.

Дело в том, что есть три основных стрессовых реакции, прямо по Гансу Селье. Вот эти реакции: «бежать», «бороться», «замирать». Есть бегущие, то есть те, которые на уровне древних отделов мозга начинают суетиться, паниковать и пытаться убежать. Не те вменяемые, которые просто идут к выходу, еще кого-нибудь с собой прихватив, а суетливые бегущие. Они плачут, они суетятся, они путаются под ногами, у них дискоординированные движения. Они безумно активны, причем, как правило, они далеко не самые пострадавшие. Толку от них при этом никакого – жгут никому не наложат. Вот они порождают очаги паники в толпе. Значит, их нужно выявить и вынести.

Второй тип – «бороться», это агрессивные люди. Эти немедленно, прямо не отходя от места событий, начинают искать, кому дать в морду, кто виноват, где эти проклятые террористы, а заодно представитель Лужкова, который не принес списки пострадавших. Они опасны, не меньше, чем паника, и надо аккуратно стянуть эту агрессию на себя и выкинуть ее прочь, а источника этой агрессии вывести вон с места событий.

— Каким, например, образом?

— Ой, на Норд-Осте на агрессивно настроенных родственников жертв замечательно действовал фокус, который назывался «У нас в стране все делается медленно и неправильно». «Да, не принесли списки, ну что, вы не знаете наших чиновников? Они там что-то перепутали и переписывают списки. Ну, вы же понимаете, что у нас всегда так. И слава Богу, что не принесли списки. Плохие вести все равно скоро доходят. Вы не нашли своего родственника в списках? Слава Богу! Может он, дай Бог, жив! Да принесут через несколько часов списки! Дай вам Бог, что б вашего родственника там не было. Пойдемте, пойдемте, пойдемте…»

Можно быстро переключить внимание паникера на себя. «Что случилось? Что такое? Кто у вас там? Ой, никого? Слава тебе, Господи! Вы сами себя как чувствуете? Ах, пойдемте, пойдемте… Сейчас я попрошу у доктора таблеточку и голова у вас пройдет». И вывести.

Нужно найти очаги паники. Поскольку агрессивные люди громкие, но не симпатичные, с ними, как правило, как-то справляются. А паникеры производят впечатление такого страдания и такой вовлеченности в события, что все бросаются им помогать. И пока им помогают, то погибают «замершие». А паникеры могут сделать толпу настолько деструктивной, что те люди, которые в это время были на станции, если не погасили бы очаги паники, затоптали бы всех этих раненых вместе с медиками, которые к ним прибежали.

Самая тяжелая форма реакции – это третья, «замирать». Это люди, которых, к сожалению, никто не замечает. Они цепенеют. Они никому не мешают. Они стоят, сидят, лежат тихо. Из-за этого тихого состояния они могут умереть от легкого ранения, покончить с собой, причем не через какое-то время, решив, что после произошедшего жить нельзя, а в форме парасуицида: встал и пошел на рельсы, встал и пошел под обстрел. Это самая страшная, самая тяжелая, самая непродуктивная форма реакции, она обычно бывает у людей с предыдущим большим опытом травматизации. Причем, скорее всего далеким, детским. Как раз люди, которые пережили много травматических событий во взрослые годы и остались живы, они очень стрессоустойчивы, у них с саморегуляцией все в порядке. Они, скорее всего, оказавшись в чрезвычайной ситуации, будут организовывать других людей и помогать. А вот именно люди с каким-то неосознанным предшествующим травматическим опытом этого не смогут. Для них теракт является уже даже не последней каплей терпения, а последней бочкой грязи, которую на них вылили. Такое крупное событие они воспринимают как в прямом смысле смертельное оскорбление.

И если работают грамотные психологи, то по этой визуальной диагностике они гасят очаги паники, утихомиривая паникеров, выпроваживают агрессивных и выявляют этих вот с травматической реакцией «замирать», и любыми доступными методами из этой реакции их выводят. Для этого нужно задавать вопросы, заставить их поднять взгляд, заставить их поменять положение, чтобы они сфокусировали свой взгляд на тебе.

Как-то мы с коллегой на «Норд-Осте» вышли покурить под дождик, потому что было уже совсем тяжело. И начали друг с другом обсуждать, что происходит со списками, куда нужно действительно звонить… Друг с другом. Вдруг люди начали потихоньку подтягиваться, задавать какие-то вопросы, мы начали прислушиваться и говорить чуть громче, вроде бы друг с другом, но на самом деле уже на зрительный зал. И вот я увидела: сидит мужчина лет сорока пяти с типичной вот этой самой страшной реакцией. Взгляд отрешенный направлен перед собой, опущенные руки, плечи, багровое лицо. Цвет лица у жертв всегда меняется. Оно может быть красное, может быть бледное, но всегда явно не нормальное. И он вот там сидит. И я достаю сигарету, но у меня нет зажигалки. И тогда этот мужчина протягивает мне зажигалку и поворачивается. Мы начинаем с ним разговаривать. И потом он встал и ушел. Вышел из своего состояния. Ему помогла моя сигарета, для которой он потянул зажигалку.

— То есть, «замерших» необходимо вовлечь в какое-то обыденное спокойное действие…

— Да. Вопрос, просьба немедленно помочь. «Ой, подержите тут, пожалуйста»… Только при этом не нужно входить к этим людям фронтально в поле их зрения. Подходить нужно немножко сбоку. А то отшатнется и развалится окончательно. У «замерших» очень болезненные границы.

— То есть глаза в глаза не смотреть, но смотреть так, чтобы он сам как-то нашел твой взгляд?

— Войти в поле периферического зрения и привлечь внимание. И заставить поднять глаза. Как угодно. Потому, что когда человек смотрит вверх, он уже видит там что-то в мире. Когда человек смотрит вниз, он полностью погружен в себя. И в этом состоянии он существовать не может.

Вообще всякая осмысленная активность обладает исцеляющим эффектом. Вот, на том же «Норд-Осте», который стал для меня великим источником мудрости, был один случай. Хожу я там, значит, гоголем, потому что на мне были все медицинские психологи и самые лучшие из гражданских, которые смекнули, что там кто-то работает нормально и быстро к нам примкнули. И вот, иду я и вижу: сидит молодая девушка на корточках около стены. В очень устойчивом и нехорошем при этом положении. На корточках, как зэки сидят, но при этом покачиваясь на носочках и толкаясь постоянно попой о стену. Я подхожу, сажусь рядом, тоже как зэк, подстраиваюсь быстренько под ее дыхание и тихо спрашиваю: «Кто у тебя здесь»? Говорит: «Друзья, молодая пара». Я: «Боже мой, какой кошмар! Дети у них есть?» — «Двое». — «Они остались одни дома или с ними кто-нибудь сидит?». «С ними остались бабушка с дедушкой, родители наших друзей». — «Ну, значит, дети не одни. Но слушай, бабушке и дедушке теперь помогать надо! Они ведь сами в горе, переживают, а еще надо и с внуками возиться! Ты как насчет того, чтобы поехать к ним?». — «Да, действительно, а вы правы, им же теперь надо помогать! Родители немолодые, дети маленькие, представляешь, сколько им надо всего делать?» И она уже тянет руки, чтоб ее подняли, уже знакомый ее парень какой-то подходит, чтобы уйти вместе с ней… И тут появляется тетя в белом халатике, клинический психолог, бросается с ней рядом на пол и со страшным лицом кричит: «Кто у тебя погиб, кто?!» Девочка хлоп — и обратно на пол, и в слезы. Ну, тогда я говорю подошедшему парню: «Так, забирай ее немедленно, и срочно идите спасать родителей!» Вместе они все-таки, слава Богу, тут же ушли.

Так что, в любом случае всегда надо думать о живых, и о том, что я могу сделать для тех, кто пострадал больше меня. У детей погибли родители, у бабушки с дедушкой погибли дети — это страшнее, чем мои переживания, значит, я им буду помогать, а не они мне. И тогда быстренько встали, и пошли думать, где взять ведро валерьянки, чтобы спасать родителей, потерявших детей. Вообще все, кто смог тогда начать помогать другим, вышли из этой ситуации гораздо скорее и лучше, чем другие.

— А как привлекать внимание паникеров и агрессоров?

— Если человек агрессирует, то его внимание привлекается так: «Да, я абсолютно с вами согласен! Безобразие!» Но вообще в лоб ему смотреть не надо. Хотя, если паникер уже впадает в истерику, то там можно наоборот смотреть на него прямо, и еще и тряхнуть его, только надо быть опытным человеком, чтобы соблюсти меру, а то профессионала могут самого пришибить в процессе оказания такой помощи. Ну, обидно же будет, если завяжется потасовка и тебя кто-то прибьет.

— Человек даже умеющий оказывать помощь должен понимать и правильно оценивать свои силы и ресурсы. Как можно оценить свои силы, чтобы решить, что в какой-то ситуации следует остаться, а вот сейчас лучше уйти?

— Часть человека должна наблюдать за ним со стороны, за ним собой. Нужна, что называется, легкая шизофренийка, и нужно все время помнить: это случилось не со мной. Там нет моих родственников, мне очень плохо, но это плохо такой пустяк, по сравнению с тем, как плохо другим людям. Поэтому я оказываю помощь. Плакать я буду потом. И потом есть элементарные приемы поддержания баланса своего тела во время работы в зоне чрезвычайной ситуации. Для сохранения стабильности тела нужно стоять только на двух ногах, сидеть (если ты сидишь) полной попой, и при этом ногами чувствовать землю, не перекашивать позвоночник, моргать, периодически шевелить руками, чтобы их чувствовать, то есть постоянно ощущать свое тело. Называется это: «руки – ноги – попа — дыхание, руки – ноги – попа — дыхание». Дыши — моргай, дыши — моргай. И все время говори об этом самому себе. Потому, что если профессионал во время такой работы сам вылетит в воронку травмы, он утащит за собой десяток пострадавших.

И все время нужно следить за выражением своего личика. Упаси Бог, если у врача-психолога (ну, спасателям и милиционерам не до того, у них и так специфические лица), у человека помогающей профессии, лицо будет более несчастным, чем у самих пострадавших. Если я видела такое у другого психолога, я подходила к нему и говорила: «Пойди, умойся холодной водичкой». — «А что, сильно несчастный?» — «Очень сильно».

Еще нужно помнить, что все эти реакции — нормальная часть человеческой натуры. Кровь, смерть, война наполнены огромной энергией. И вот кровавые воронки, утянувшие других людей, прямо притягивают тех, кто жив. Конечно, человек не осознает, что он ловит кайф. Но он его ловит. И надо следить за собой и в этом отношении тоже. Ты имеешь право испытывать подъем от того, что ты ее делаешь хорошо, от тебя тогда есть толк. Но главное, не поймать кайф. И успеть заметить этот кайф на лице своего коллеги.

— Как человек может отсечь от получения кайфа самого себя?

— Спросить себя: «Что я тут стою? От меня тут какой толк?»

— Обычный ответ наверно: «Ну, вдруг чем-нибудь помогу».

— Позовут. Если ты немедленно не начал помогать и тебя ни о чем не просят, то ты должен встать и уйти. Кстати, вот если отойдешь в сторону, то там-то, может быть, и найдешь, кому помогать. Там, в стороне, родственники собираются растерянные, к ним ты можешь выйти и сказать как очевидец, что помощь оказывается, что есть погибшие, но погибли не все…

— А какова опасность от ловли того кайфа?

— Опасность для психолога – в полном профессиональном сгорании в наиболее острой и рискованной форме. Тем, кто немножко один раз в жизни посмотрел на место катастрофы, случайно оказавшись рядом, такая опасность никак не грозит.

Среди обычных людей есть разве что такие постоянные «участники-очевидцы». С ними уже ничего не сделаешь. Это постоянные посетители похорон, больниц (не с целью вынести судно из-под больного), это хронические любители энергетики смерти. Осиновый кол и серебряные пули — от них больше ничего не поможет. Причем с ними сталкиваются все профессионалы экстренных профессий, сталкивалась и я.

Лучшая помощь пострадавшим – это не мешать профессионалам. Соблюдать правило «Уйди сам и уведи товарища».

— И все, и к ним вообще лучше не подходить и ничего не спрашивать.

— Не путаться под ногами, не подходить, не спрашивать, делать то, что ты можешь. И как только для оказания помощи подходит профессионал, то, если он ни о чем тебя не просит, значит, если ты ему больше не нужна, то он просто погрузит раненного на носилки и унесет. Не надо бежать вслед. Посмотри лучше, не стоит ли еще кем-то заняться. Если профессионал подходит и подключается к тому, что ты делаешь, значит, вы делаете работу вместе, пока не доводите ее до конца. Дальше – все. «Давай я буду сопровождать носилки? Нет? Хорошо». Я во время «шухера» первый вопрос задаю такой: «Покажите мне то место, где я буду минимально вам мешать». Поэтому в 1999 году на взрывах в Печатниках мы потрясающе эффективно и мирно, и хорошо работали. В полном слиянии трудились и гражданские специалисты и милиционеры.

Надо четко понимать, что ты можешь, а что не можешь сделать.

— Да, и если ты даже не знаешь что делать, то лучше тогда отойти.

— Лучше тогда отойти. Если ты сразу не сообразил и не включился в работу – срочно отойди. Хотя какие-то самые простые вещи при желании всегда можно сделать. Можно помочь кому-то встать, помочь кому-то отойти в сторону. Можно подойти к тому, кто явно не в себе и обнять его. Можно, естественно, хватать и выносить безнадзорных детей. Посмотреть, нет ли вокруг явно физически слабых людей или беременных женщин, или стариков, которых нужно просто физически поддержать, что б они не рассыпались прямо здесь. Посмотреть, не несется ли кто-нибудь к выходу своими ста килограммами, распихивая женщин, детей, и спасателей. Тогда пойти навстречу и по возможности взять его за шиворот, оттащить. Ну, если тебе комплекция позволяет. А если не позволяет, то тогда быстро найти крупного милиционера, и привести его к этому месту. Просто потребовать от милиционера: «Идите сюда!».

Нам одна иностранная журналистка очень сильно мешала работать на Норд-Осте. Она лезла, она мешала, она совала в зубы людям свой микрофон, она задавала провокационные вопросы, то есть она хотела не информацию получить, а найти подтверждение своим идеям. Ну, по-видимому, ей надо было доложить вражеским голосам, что Путин сам взорвал Норд-Ост, а теперь добивает раненных. И вот я еще раз осознала, что не зря мы до этого долго работали с личным составом МВД. Дяденька милиционер, вот не нарушив прав этой журналистки ни на секунду, заметив, как она себя ведет, просто в нежных объятиях вынес ее к черту за ограждение. Она была жутко агрессивная. И отбивалась, когда ее выводили, вопила, что нарушают ее права. А потом, я смотрю, подошел крупный дяденька, и понес ее. Молодец.

— Вот, еще да. Что вы скажете по поводу всяких интервью, которые берутся тут же на месте трагедии у пострадавших и очевидцев?

— А тоже, что и про все остальное: человеком надо быть всегда и везде. И да, журналисты – народ сумасшедший. Да, они бегут впереди наступающей армии, но вот у такого куска журнализма, который требует интервью у пострадавших и спасателей, есть явная профессиональная деформация, какая бывает, например, и у врачей. Это понятно. Все ж таки должен каждый знать границы дозволенного.

— То есть, может быть, нужно даже защищать пострадавших от некоторых журналистов, если они настойчиво требуют от них ответов на свои вопросы?

— Ой, да не просто защищать, а прямо отпихивать от пострадавших таких людей.

— Что в первую очередь должны сделать люди, оказавшись в экстремальной ситуации, когда непосредственная угроза их жизни уже миновала?

— Что могут делать люди? Осознать волевым усилием, что c ними произошло. Сказать себе: Я — жив. Я не ранен. Кровь вокруг — не моя. А если я ранен, то все-таки дышу. И если я явно в сознании, то ранен не очень тяжело. Шевелюсь — значит, не задело или задело не сильно. Что я могу сделать? Что произошло с теми людьми, с кем я был, когда все случилось? Что со мной?

Потом нужно попробовать встать, или хотя бы сесть. Отползти в сторону, если есть куда ползти. Искать помощь.

Часто, если люди едут с детьми, то первое, что их волнует: «Где дети?!» Уже потом – «Где я?» Это, как правило, первое, что заставляет взять себя в руки и бороться, особенно женщин.

Не хочу никого обидеть, но беспокойство о других в таких ситуациях обычно не свойственно старикам. Они так яростно защищают самих себя! Нам кажется, что чем ближе «туда», тем легче расстаться с жизнью. Ничего подобного! Я в первый раз столкнулась с это особенностью психики пожилых людей в Карабахе, когда ко мне пришла молодая женщина-учительница, на тот момент еще бездетная, и говорит мне: «У меня проблема, но не со мной, а с мамой. Как только взревет сирена, наша мама, оттолкнув нас с сестрой, бежит в подвал, скатывается вниз по лестнице. Она что, нас совсем не любит? И потом, если так пойдет дальше, то она же шею себе свернет. Что мы будем с ней делать, если она сломает шейку бедра?»

По-видимому, старики генетически, архитипически чувствуют, что в случае беды, если всех спасти будет нельзя, то, на самом деле, первыми пожертвуют ими. И поэтому спасаются сами. Когда был жуткий грузино-абхазский конфликт 1992-94 годов, абхазские грузины шли, спасаясь, через снежный перевал. Так вот, они оставляли самых слабых стариков за собой. Детей несли, а стариков оставляли. Старики даже иногда оставались добровольно, потому что, если тащить всех ослабевших, то погибнут и те, кого спасают, и сами спасатели. Старик нутром чует, что нести будут будущее, а не прошлое, поэтому ему надо ползти самому, его никто не понесет. Потому что, если ребенок выживет, то будет еще долго жить и родит сам. И правило спасать сначала молодых женщин и детей — это инстинкт самосохранения рода. Так и грузины несли на руках детей, тащили их за руки…

Что еще может сделать человек? Если он сам цел, то нужно посмотреть вокруг себя, узнать, кому он может немножко помочь. Если он не совсем цел, то нужно отползать от зоны чрезвычайной ситуации. Это самая первая команда – отползать. Потому что, во-первых, пока ты ползешь, тебя скорее найдут – движущимся ты будешь заметнее для спасателей, чем неподвижным. Во-вторых, ты и сам доползешь до более безопасного места. В-третьих, эти ты очистишь место для оказания помощи тем, кто ползти уже никуда не может.

— Нужно ли привлекать к себе внимание?

— Обязательно. Нужно поднять руку, кричать, звать — до тех пор, пока к тебе не подойдут. Более того, есть такое старинное правило эвакуации, которое точно использовалось во время второй мировой войны, а наверно и раньше. После боя всегда происходила сортировка раненых, которая начиналась с того, что к месту боя выходил дядя военный доктор с матюгальником и начинал громко кричать: «Медсанбат вот здесь! Медсанбат вот здесь!» Все, кто хоть как-то мог ползти, начинали ползти к медсанбату. На звук голоса, на вид самого доктора. А к раненым шли навстречу санитары и их разделяли. На тех, кто ползти не может — таких несли, и тех, кого нести уже некуда. Их собирали потом, в последнюю очередь: терминальных и умерших. Но пугаться такой классификации не надо. К сожалению, иногда очевидно, что человеку, хотя он еще жив, помощь уже не поможет. Тогда его вместе с трупами оставляют на потом. На сортировку всегда ставят самых опытных врачей, но их потом самих приходится лечить: очень трудно брать на себя функции Бога.

Но если в первую очередь спасать терминальных пострадавших, то тогда ты не успеешь оказать помощь многим из тех, кто пострадал меньше и кому еще жить и жить. В этом смысле важно помнить о той классификации психических реакций людей на опасность, о которой мы говорили выше: те, кто активно борются за себя, кто подпрыгивает — тот еще не помрет, а вот те, кто «замирает», рискуют быть отнесенными к тем, кому помогают в следующую очередь. Спасателям надо уметь в первую очередь проверять таких «тихих» пострадавших, объективно оценивать, насколько они далеки или близки к смерти.

Но поскольку у спасателей не всегда есть высшее образование, то, безусловно, надо всячески привлекать их внимание к себе и к тем, кто рядом.

Но это важно, если речь идет о кровавой воронке вроде взрыва в метро. А если ты загремел в заложники, то там упаси Бог привлечь внимание кого-то, пока террористы не обезврежены! Тихо-тихо сиди! Взглядом ни с кем не встречаясь, что бы ни происходило. Попробуешь кому-нибудь помочь – погибнете оба. У меня приятельница была в «Норд-Осте», внутри. Я об этом узнала уже потом, иначе я бы… Нет, я все равно бы там работала, но мне бы эта работа обошлась не только одной валерьянкой.

Лика, тоже психолог, работала в милиции. Когда она мне потом рассказала об этом, у меня даже уши от ужаса заложило. Она позвонила мне и говорит: «Привет, это Лика, ты про «Норд-Ост» слышала что-нибудь?» Я говорю: «Ну как слышала, я там работала! Сейчас мы это, видимо, широко обсудим?». Она говорит: «Я там была». Я говорю: «Ну да?». — «Нет, ты не поняла, я внутри была». — «Лика, повтори…».

За час мы с ней это отработали. Так вот, Лика сказала, что с перепугу, а у нее была очень здоровая мобилизационная реакция, вспомнила все, чему ее учили в университете, все, что она знала из работы в милиции, и все-все, что рассказывала ей я. Она вышла без единой царапины.

© Vetkaivi.ru

Об авторе:  Берковская Марина Иосифовна