При нынешнем законодательстве каждый сам доказывает свою правоту (о насилии над женщинами)

А. Б. Супруненко — старший советник юстиции, следователь по особо важным делам Управления по расследованию бандитизма и убийств Прокуратуры г. Москвы.

— Какова обычная процедура приема заявления жертвы?

— Обычная процедура состоит в том, что потерпевшая должна явиться в отделение милиции и подать заявление в письменном виде. Можно устное, но оно все равно будет оформлено сотрудниками милиции. После этого начинаются оперативные мероприятия.

— Насколько зависит от жертвы, чтобы случай дошел до суда и обвинительного приговора?

— По нынешнему законодательству очень намного — процентов на 90. Если потерпевшая будет куплена, запугана или просто мямля, ее сомнут и не дадут довести дело до суда. При нынешнем законодательстве каждый сам доказывает свою правоту. И может быть случай действительно зверского изнасилования, но если по складу характера потерпевшая очень слабая, очень поддающаяся, то ее затюкают просто-напросто. А так как защиту жертвы должен осуществлять следователь, но не суд, то фактически потерпевшая зависит от того, какой ей следователь достанется — умный или нет, хороший или нет, захочет он этим заниматься или нет. От потерпевшей требуются еще очень большие волевые усилия, чтобы заставить нашу бюрократическую машину правосудия двигаться.

— Как общаются с жертвой насилия? Есть ли психолог для трудных случаев? Если нет, имеется ли в этом потребность?

— Дай бог, если женщина-жертва попадет на нормальных «оперов», которые действительно понимают, что это — преступление. («Опер» — это оперативный уполномоченный уголовного розыска, т. е. лицо, которое по должности обязано заниматься раскрытием преступления, задержанием преступника, добычей доказательств. Обычно работает в паре со следователем.) В большинстве случаев, к сожалению, «хиханьки-хаханьки» и «пошла бы ты сама!». Нет у нас никакого психолога. Потребность-то в этом имеется, но в УПК его нет.

Если жертва не может рассказать — иди! И меньше преступлений. А иногда этим даже можно пользоваться: вы сейчас очень взволнованы, успокоитесь и придете. А когда вы через 3-4 дня успокоитесь и придете вместе с психологом, все доказательства будут утрачены, потому что, извините, физиология. Все это надо делать вовремя, а не через 10 лет, когда она успокоится. У меня было такое, что через три недели жертва изнасилования пришла. Но я знал, что это дело не дойдет до суда. Я знал, что там было изнасилование. Кое-что я смог сделать, но никакому суду объяснить невозможно будет, потому что адвокаты на ней будут топтаться: «Три недели вы думали, изнасиловали вас или нет? Что же вы раньше не заявляли?» И нечего ей сказать. Чем раньше она придет, тем лучше. Как только есть физическая возможность подать заявление, потерпевшая должна подавать заявление. Сразу, и не ждать никаких психологов.

— В интервью перенесших насилие приводились факты, что милиция/ правоохранительные органы не реагировали на заявления избитой и изнасилованной женщины или жертвы семейного насилия. Случается ли и как часто, что у жертвы семейного насилия или изнасилования не принимают заявление или не реагируют на вызов? Если да, то по какой причине?

— Случается. Как часто? Вам никто не скажет, потому что такой статистики не ведется. Достаточно часто. По какой причине? Во-первых, не хотят связываться: зачем лишнее зарегистрированное преступление, или на языке «оперов» — «палочка»? Еще неизвестно: найдешь — не найдешь, а за зарегистрированные, но нераскрытые и не переданные в суд преступления, то бишь «висяки», у нас бьют. Ведь работа милиции оценивается по числу раскрытых преступлений. Поэтому на случаи семейного насилия лучше не реагировать. Вторая причина: а зачем работать? Сегодня — семейный мордобой, а завтра она помирится с тем, кто ее побил, и откажется от заявления, и зачем я буду напрягаться? И такое сплошь и рядом случается.

— В процессе расследования случая семейного насилия ситуация может измениться. Стороны могут помириться, и женщина заберет заявление. Случалось ли, и как часто, что жертва семейного насилия забирает свое заявление?

— Случается, и достаточно часто. И не по одному разу. Именно это является одной из причин, почему в милиции не хотят принимать заявления по семейному насилию. Они после ссоры между собой договорились-помирились, а ты потом отвечай. А не дай бог, мужика задержат, в «обезьянник» посадят — и куда его девать? В камеру? А дальше? Они вместе напишут заявление, что его там, в милиции, избивали. И кому это надо?

— Достаточно ли у правоохранительных органов юридических прав для вмешательства в случае семейного насилия — войти в квартиру, арестовать в случае необходимости агрессивно настроенного человека, предъявить ему обвинение? Нужен ли для этого специальный ордер?

— Специального ордера для этого не нужно. А юридические права наши все уложены в Уголовно-процессуальный кодекс (УПК). Если из квартиры раздаются душераздирающие крики, то милиционеры могут дверь и взломать, а если тишина, то нет. Сотрудники милиции в соответствии с законом о милиции могут проникать в жилище помимо воли (взламывать) только в случае явной угрозы жизни человека или если там совершается преступление. Допустим, били-били — потом замолчали. Приехали сотрудники милиции, позвонили в дверь — никто не выходит? Где они? Что — ломать? Они помирились и любовью занимаются, а мы вломимся. После этого мы будем вынуждены объясняться и отписываться сто лет. И дай бог, если нас не посадят за незаконное проникновение в жилище. Я полезу туда? Нет, не полезу.

— Следует ли расширить права правоохранительных органов в решении случаев семейного насилия? Если да, то как?

— Надо не права расширять, а нормальный Уголовный и Уголовно-процессуальный кодексы (УПК) принимать. Надо все делать по уму, а не по политической конъюнктуре. Сейчас заниматься семейным насилием никто не будет. Вся тяжесть случаев с семейным насилием падает на участкового. В Москве на территории одного участкового около 10-20 тыс. населения! Не 300 чел. и не тысяча. Американский коп — это уважаемая должность, а у нас уважают участкового? Да у нас его и в лицо-то не знают!

— Возможна ли в России ситуация, когда милиция / правоохранительные органы осуществляет надзор за обстановкой в конкретной семье, где имел случай семейного насилия?

— Нет, невозможно. По одной простой причине: у нас слишком много демократии и слишком мало обязанностей у граждан. Нет ответственности за выполнение своих обязанностей.

— А милиционеры всегда ответственно выполняют свои обязанности?

— Нет, конечно. Откуда милиция берется? Из граждан. Профессионалы, которые отлично работали, которые умели работать — всех разогнали: и профессионалов-комитетчиков, и профессионалов-ментов, и наших тоже поразгоняли. В результате набрали людей, которым, как по анекдоту, «удостоверение дали, пистолет дали, еще и платить будут?». Потому у нас это все и процветает — не профессионализм, а взяточничество. Сверху донизу.

— Нужны ли в России спецподразделения правоохранительных органов, которые занимались бы семейным насилием и насилием в отношении женщин?

— Не имеет значения, кто будет заниматься, лишь бы занимались. На Петровке, 38, есть отдел по половым преступлениям. Они специалисты, к ним должна стекаться вся информация. Это нужно. А семейное насилие — это, по-моему, работа участкового. Нормальный участковый знает у себя проблемные семьи, он по пальцам скажет, что Иванов пьет-дерется, а Петров пьет и спит, поэтому к Петрову можно не заходить, а к Иванову надо прийти и показать кулак, чтобы в следующий раз к жене или детям не подходил в пьяном виде.

— В результате проведенных в мире исследований выяснилось, что лишь несколько процентов тяжелых случаев семейного насилия доходит до суда. В какой фазе процесс стопорится? Насколько это зависит от правоохранительных органов, насколько от прокуроров и судей, которые считают эти случаи недостаточно аргументированными и доказанными?

— Как я уже говорил, процесс стопорится в самом начале — при принятии заявления. Если он прошел первую стадию, и прокурор решил, что это доказанный случай, тогда он пройдет. Тут один на один: она говорит, что бил, а он, что не бил. Как тут докажешь? Ну, покажет судебно-медицинская экспертиза, что у нее синяки. А может, она с улицы такая пришла? Показания потерпевшего принимаются, а обвиняемого еще больше принимаются. И у обвиняемого обычно есть адвокат, а у потерпевшей нет, потому как у нее денег нет на адвоката. Вы обращали внимание, сколько у обвиняемых, особенно у «крупненьких», адвокатов? В большинстве случаев у женщины нет денег, тем более лишних денег, которые нужны на адвоката. А это 300-500 долларов как минимум. А бесплатных адвокатов для потерпевших у нас нет, не предусмотрено законом. А если у вас есть деньги — хоть десять адвокатов. Раньше были представители общественности. А сейчас, если вы хотите, чтобы ваши интересы кто-то защищал — платите адвокату. У нас закон построен так, что все для защиты обвиняемых, но не потерпевших. Вот он, новенький УПК! Года не прошло после принятия переработанного УПК, а уже его заново переписали. Где это видано? Когда создавали современный Уголовно-процессуальный кодекс, наше мнение никто не учитывал, потому что все правоохранительные теоретики Государственной Думы во главе с Мизулиной и прочими — умные.

Раньше представителя потерпевшей можно было вводить в процесс. Сейчас этого нет — это тоже «заслуга» нового процессуального кодекса. Раньше был общественный представитель потерпевшей. Кризисные центры могли обеспечивать это, могли защищать интересы женщин — жертв насилия. Потерпевшая пришла в Кризисный центр, в котором есть свои специалисты, например, юристы. Можно было ввести в процесс человека от Кризисного центра (что и использовалось на практике), который бы защищал потерпевшую женщину, отстаивал ее права. Можно было находиться рядом с потерпевшей во время слушания дела. Роль общественного защитника была огромна. Когда суд видел, что за спиной потерпевшей стоит организация, которая готова и может ей помочь, к потерпевшей было совершенно другое отношение. Нынешний кодекс эту возможность исключил. То есть общественные организации, каковыми являются кризисные центры для женщин, не могут быть представителями потерпевшей, они не имеют права голоса, их мнение и показания не учитываются. Теперь сотрудник Кризисного центра может быть вызван только в качестве свидетеля. А свидетель и представитель общественной организации — это совершенно разные вещи. Вы понимаете? Иными словами, по новому УПК взаимодействия общественных организаций и правоохранительных органов нет, оно не работает. Это и есть «защита» гражданских прав личности нашим обществом, нашим государством.

— Какая часть случаев насилия против женщины, в том числе и семейного насилия, по поводу которых сделано заявление в милицию, доходит до прокуратуры, а оттуда — до суда?

— Прокурор всего лишь утверждает обвинительный акт. Какая часть — не знаю, кто статистику вел? Будем говорить, что не очень большая, с учетом того, что эти дела не очень докажешь. Обычно это вопиющие факты, когда насилие в отношении женщин происходит не по одному разу.

— Предупреждение насилия предполагает сотрудничество всех соответствующих инстанций. Как организовано Ваше сотрудничество с медицинскими учреждениями, социальными службами и т. д.?

— Никак. Максимум, если женщина попадет в результате избиений в больницу, то оттуда должна направляться телефонограмма в отделение милиции, где это произошло. Есть внутренняя инструкция, она соблюдается или не соблюдается. А дальше: если женщина просто избитая — через три дня придет «опер». Обычный разговор: надо тебе чего-нибудь или не надо, а лучше, если женщине ничего не надо. В общем, это то, о чем я говорил вначале: палочки, которые губят всю работу.

— Какие ситуации семейного насилия приводят жертву в милицию/правоохранительные органы? Каковы типичные случаи?

— Ситуации любого семейного насилия: избиение, хулиганство домашнее (хотя у нас нет такого понятия) — это чаще, чем изнасилование. Из-за несваренного борща еще никто не обращался.

— Жертвой насилия может стать любой, но некоторые люди становятся ими чаще, чем другие. Женщины какого типа больше рискуют попасть в опасную ситуацию?

— Какие угодно. Чаще те, кто не умеет или не хочет просчитывать ситуацию и свои действия вперед. Это относится не только к женщинам, но и к мужчинам.

— В обществе сохраняется представление о том, что для женщины изнасилование позорнее любого другого преступления против личности. Оно вызывает сильное чувство вины и самообвинения. Отличается ли или должна ли чем-то отличаться процедура расследования изнасилования от расследования других преступлений против личности? Как обеспечить жертве защиту ее человеческого достоинства и анонимность?

— Да, эта процедура расследования отличается именно тем, что мы влезаем в интимную, частную жизнь человека. И мы очень глубоко туда влезаем. А обеспечить жертве защиту ее человеческого достоинства можно только законодательно, чтобы у нас было законом запрещено отказывать жертве, унижать жертву. Причем не нам, а адвокатам. Чтобы была защита со стороны общества от насильника и тех, кто ему помогает сокрыть это преступление, чтобы им тоже было наказание хотя бы в какой-то пропорциональной мере. Ложные показания, угрозы потерпевшей, подкуп — это должно наказываться хотя бы половинным сроком от срока злодея, тогда у нас охоты влезать очень у многих убавится.

— Сколько раз и скольким людям жертва изнасилования должна детально рассказывать о происшедшем? Бывали ли случаи, когда жертва забирала заявление об изнасиловании, будучи не в силах вынести процедуры допросов?

— Много раз и многим людям жертва должна рассказывать о происшедшем. Именно эта процедура по общему правилу уголовно-процессуального закона действительно является унижающей. И жертва не выносит процедуры допросов и забирает заявление. Да, это бывает.

— Насколько доверяют правоохранительным органам женщины, жертвы семейного и сексуального насилия? Насколько подробно они рассказывают о случившемся?

— Насколько доверяют — не могу ответить, это у них надо спрашивать. Подробно рассказать они могут только в том случае, если человек, который их допрашивает — следователь ли, оперативник ли — обладает определенным тактом, умением слушать, умением разговорить человека, показать, что он на стороне жертвы и он будет ее защищать. Тогда она расскажет ему все. Этому учить надо. А если приходит изнасилованная 20-летняя девчонка, и сидит такой же 20-летний следователь, которому все это хиханьки-хаханьки, она ему ничего не расскажет, она повернется и уйдет. Я не к тому, что сюда надо стариков сажать, а надо учить людей допрашивать. Это то, что мы потеряли с уходом прежних кадров, профессионалов.

— Что, на Ваш взгляд, становится причиной насилия против женщины: то, что женщина физически слабее мужчины, ее более низкое положение в обществе или еще что-то?

— Причиной насилия против женщины является просто-напросто состояние общества. У нас общество неандертальцев, бандитское общество сейчас. Законы зоны: женщины — общие. Вы разве не замечаете, что сейчас действительно у нас существуют законы зоны в обществе: прав тот, у кого больше прав; прав тот, у кого больше денег; прав тот, у кого кулаки больше. Начиная с правительства и дальше вниз. Да, в правительстве не насилуют, им это не надо, но зато за хищения в особо крупных размерах им дают 9 лет условно. А внизу в особо крупных размерах упереть нечего, здесь хоть изнасилуют. Вот вам принцип «зоны» — иерархия: каждому слою то, что им доступно. Если бы им было доступно украсть из Гохрана драгоценности, они бы сперли, но им это недоступно, и они будут у вас из карманов воровать, насиловать.

— Как должно государство бороться с насилием против женщины, в том числе с насилием в семье? Что, по Вашему мнению, надо для этого сделать?

— То, что надо сделать — сделать невозможно, посему говорить об этом без толку. О чем говорить, когда извратили всю систему розыска, сроки добычи доказательств и улик — я имею ввиду новый УПК. Для того чтобы мораль действовала, надо научить, заставить людей соблюдать моральные нормы. Сверху донизу. А заставить сейчас можно только жесткостью. Уговорами сейчас всю эту шушеру, которая вылезла, вы не заставите подчиняться законам. Эта шушера создала законы под себя. Вы уговорами хотите их заставить? Да никогда этого не было и не будет. Никогда сила не подчинится уговорам, если нет другой силы, которая заставит ее. Сила власти, сила закона. Древний лозунг: добро должно быть с кулаками. Правильно!